сделать ему еще больней за его тупость, ненаблюдательность, за его наивное мальчишество. Какое самодовольство!

При свете фонаря он заметил странное выражение ее лица. Казалось, она глубоко оскорблена…

— Ты завтра едешь на рыбалку?

Они снова вошли во тьму.

У следующего фонаря она повторила вопрос.

— Ты мне всякую охоту отбила.

Дома она спросила:

— Тебе нравится Владимир Федорович?

— Да. Я говорил тебе, что он настоящий русский богатырь.

— Ты уверен, что хорошо знаешь людей?

— Не знаю, как тебе ответить. Ведь я не писатель. Но я хотел бы стать писателем. Вот я набросал портрет Наты, как я ее вижу, но я буду еще наблюдать, думать…

— О ней?

— Да! Она очень женственна. И в ней есть сила. Но, знаешь, я люблю только тебя! — тихо прошептал он, тронул ее руку. — Тебя я так чувствую, как никого, я буду писать. Всю жизнь…

— О чем ты думал у Сапоговых?

— О том, что нам хорошо. Но хорошо не всем, как нам, что в нашем сегодняшнем собрании было что-то пошлое, мещанское…

— Слава богу! — облегченно отозвалась Нина.

На другой день Георгий вернулся с рыбалки с этюдами и рисунками. Квартира прибрана, новые картины развешаны на стенах и смотрелись лучше. Нина лежала под простыней, крепкая, свежая, загоревшая, и читала книгу.

— Тебе Ната цветы собрала. Говорит, жена у вас красивая, я никогда такой не буду. Я рисовал лодку, Натиного отца. Он ожил на природе, стал совсем другим. Все-таки не городской человек в городе вянет. Это очень характерно для нашего народа. Пройдет немало времени, пока вся эта масса людей, переселившихся из деревень, привыкнет. Ведь и Москва полна приезжих, они идут на любую работу, согласны на любые условия жизни, лишь бы не возвращаться в деревни! Чтобы писать Нату, нужно какое-то другое настроение. Я смотрел на нее и понимал, что она хороша, но был как-то холоден, потому, может быть, что думал о тебе. Я понимаю, что-то случилось с тобой…

Она приподнялась и посмотрела с удивлением.

А чем, по-твоему, развлекаются люди в нашем городе? Ты думаешь, им не скучно все время выполнять свои планы?

Он пожал плечами.

— Ната типичный новый человек! Уверен, что новых людей гораздо больше, чем мы думаем. Конечно, есть и дрянь.

ГЛАВА V

Деревянные тротуары покрыты грязной мокрой глиной.

Георгий шагает среди моря грязи, подле слабых саженцев тополя, торчащих, как прутики, на месте былой могущественной тайги. «Улица старых бараков». Им уже по пять-шесть лет. Могли бы у нас выстроить новый проспект и назвать «Улица Старых Бараков»? Была бы огромная магистраль с семиэтажными современными домами. Название сохраняло бы уважение к Витькиному брату. Целое море воспоминаний стояло бы за этим названием.

Георгий подумал, что в один прекрасный день все, что он делает, может оказаться позорно смешным и провинциальным. Мир велик, и художников много, они трудятся, наверное, не только в Москве, повсюду. И в Москве! Но они вместе, а я — один.

В свое время профессор много рассказывал Георгию про приемы работы известных современных мастеров. Жена профессора привезла из Ленинграда библиотеку. Георгий все время проводил за книгами.

…За последнее время Раменов почти перестал писать первостроителей. О стройке города заговорили газеты всей страны. В толстых и тонких журналах появились статьи, и даже написано несколько книг.

Первостроители в фокусе всеобщего внимания. То, чем занимались все, из чего создавалась сенсация, что представлялось в идеальном виде, всегда мало интересовало Георгия. Он любил искать для своего творчества что-то реальное, но что можно изображать через собственные настроения, а не через единый, как бы обязательный взгляд. Ему тоже хотелось быть в своем деле первооткрывателем и быть со своей темой один на один.

Он не любил толкучек, не рвался туда, где теснились все, отступал по какой-то скромности, чистоте, ему стыдно было действовать в творчестве плечами.

Георгий отступал только внешне. Он никогда не расстанется с этой темой. Его понятия о первооткрывателях бесконечно расширялись. Он искал новых людей, теперь каждый человек в новом городе представлялся ему первостроителем и новым человеком. Первооткрывателями он считал и предков Паты.

Дома Георгий тер краски, разводил, злился, что много времени уходит на подготовку, — кажется, больше, чем на самую работу. Кистей новых нет, старьем приходится орудовать. Мазки не ложатся как надо… Руки какие-то деревянные, не чувствуешь кисти, точно кисть еще не продолжение руки и не часть мозга.

Первостроители, как замечал Георгий, люди труда, на них все стоит. Вохминцев — типичен. У него много работы, некогда думать о значении собственной персоны.

У Георгия был этюд: первостроитель Самородов сидит в тайге у костра. Костер в солнечный день. Тут и охра, и белила, киноварь и к месту попала какая-то грязь или смесь красок, бог знает как попала, сам, кажется, подхватил в пылу, или что-то нашлось, но ловко получилось! Костер — живой! Самого огня почти не видно при таком солнечном полыме. Дыма нет. А получились угли, головешки, свежий хворост пылает, невидимое пламя ест сушь. В котле кипит вода. Прогоревшие головешки — белые, как березовые поленья.

Самородов рассказывал Георгию, что в первый год стройки его с товарищами послали рубить лес на речку Быстрянку. Они обовшивели без мыла и без смен белья. Пришлось одежду варить в котле.

Георгий изобразил, как сидит Самородов голый и варит свою одежду. Тело красно до пояса, лицо сильное, крепкое. Самородов получился как глыба красного камня. Он говорил, что пайка им не давали, сами ловили рыбу, ели без хлеба и строили.

Георгий однажды купался с Самородовым в реке. Без трусов человек становится красивее, стройней, трусы безобразят. Голый человек. Костер. Тайга. Солнце.

Самородов сидит среди цветущей тайги, как в райском саду. Красная саранка на длинном стебле. Большие тычинки у саранки.

Мускулы Самородова спокойны, ни единого движения. Он сидит и думает. Самородов голодал, болел цингой, как и многие первые строители. Но не ослаб, а только стал еще сильней. В Самородове цельность чувствуется. Получилось что-то и привлекательное, и страшное своей силой.

Георгий очень гордился случайными находками, которых потом почти никто не замечал. Целое лето писал костер, бросал, снова доставал, откладывал другие работы.

Теперь Георгий решил написать группу первостроителей. Без сюжета. С таким же выражением лиц, как у Самородова в тайге.

Георгий с детства умел изображать людей в лицах, передразнивать. Он чувствовал, что изобразит своих добрых знакомых с уважением, но все же каждого передразнит в чем-то. Георгию сейчас смешно, с какой важностью, сознавая свое значение,